Тема: Живая память... Живая история...
29 апреля 2015, 12:34 Ольга Жигулина
Google открыл для всех желающих доступ к самому большому в России интерактивному архиву писем времён ВОВ
29 апреля компания Google совместно с Российским военно-историческим сообществом открыла для всех желающих доступ к интерактивному архиву проекта «Живая память», в рамках которого оцифровываются фронтовые письма времён Великой Отечественной войны.
Создатели архива не ставили перед собой задачу распознавать и расшифровывать тексты, документы хранятся в виде сканированных копий и фотографий.
Письма и открытки, написанные в период c июня 1941 года по октябрь 1945 года, можно самостоятельно загружать на сайт. После прохождения модерации они будут добавлены в архив, а владелец получит уведомление об этом на свой электронный ящик. Организаторы проекта пообещали, что и после майских торжеств продолжат искать и собирать письма Великой Отечественной войны и сохранять их в онлайн-архиве, «чтобы не дать памяти исчезнуть».
Молодые представители разных областей искусства приняли участие в дочернем проекте «Новая жизнь писем», превратив архивные письма в объекты искусства, от фотоальбома до музыкального трека.
Несколько писем из архивов «Живой памяти» были прочитаны перед камерой российскими знаменитостями. В проекте приняли участие, например, режиссёр Кирилл Серебренников, певица Виктория Дайнеко, актёр Павел Майков и пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков.
Всего на момент публикации заметки в рамках проекта было собрано 899 писем, открыток и фотографий, рассортированных в хронологическом порядке.
tjournal.ru/p/memory-1941-1945
***********************************************************************************************************
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
В Сети появился интерактивный архив воспоминаний о блокаде и репрессиях
8 сентября 2015 г.
время публикации: 17:02
В Сети заработал сайт проекта "Живая история", представляющий собой архив глубинных интервью с людьми, пережившими тяжелые годы Великой Отечественной войны, блокады Ленинграда и сталинских репрессий. Инициатором создания проекта выступила Ленинградская областная общественная организация социальных программ "Центр женских инициатив", а сайт был создан при поддержке "Теплицы социальных технологий".
"Несмотря на значительный промежуток времени, прошедший с тех страшных времен, еще остались люди, чья память позволяет воспроизвести подробности прошедших событий практически без "купюр" и политизированности. Хотя во время войны они были детьми, многие из них сохранили ясность и глубину воспоминаний о прошлом", - говорится на сайте проекта.
По словам создателей, проект "Живая история" посвящен "тихому" героизму женщин и подростков в период 1930-1953 годов. Посетители сайта могут познакомиться с повседневным бытом людей, находившихся в тяжелых условиях блокады, оккупации, войны и репрессий. Материалы проекта также передаются в Архив Ленинградской области.
На сайте публикуются рассказы о личном опыте, собранные волонтерами на территории Санкт-Петербурга и Ленинградской области, а также фотографии и другие свидетельства. Текстовые материалы сопровождаются аудиозаписями. Кроме того, все интервью снабжены геометками и могут быть отфильтрованы по названию населенного пункта. На данный момент на портале опубликовано 109 интервью, а еще несколько сотен рассказов находится в обработке.
Пополнить архив может любой желающий. Для этого необходимо прислать организаторам контактные данные человека для интервьюирования или же готовый текст глубинного интервью, взятого по правилам, размещенным на сайте.
hitech.newsru.com/article/08sep2015/memory
Мы не бессмертны. Бессмертна память о нас. Позаботься о себе и близких. Узнай и запиши свою родословную!
Одно из воспоминаний:
Мильчик Михаил Исаевич
Мама жила в страшном ожидании ареста. Потом она рассказывала мне про один случай: это было вскоре после ареста отца. В гостях у нее был Рачинский с женой, посидели – поговорили, а потом они ушли. И вот примерно через час — стук в дверь. И мама рассказывает: слышу стук, а открывать идти не могу — ноги отнялись. Была совершенно уверена: вот и за мной пришли. 12 часов ночи, поздний час…
Я — Мильчик Михаил Исаевич, кандидат искусствоведения, заместитель генерального директора Санкт-Петербургского НИИ спецпроект «Реставрация», ведущий научный сотрудник Петербургского филиала научно-исследовательского института истории и архитектуры Российской Академии строительных и архитектурных наук (РАСН), заместитель председателя совета по сохранению культурного наследия при Правительстве Петербурга, член Российского комитета Всемирного наследия ЮНЕСКО и Лауреат имени Академика Лихачева. Родился я 4 июля 1934 года в Ленинграде в Надеждинском роддоме, то есть на Надежденской улице, ныне улица Маяковского. Роддом там существует и по сей день. Кстати, как ни странно, я там два года назад был, после проведения обследования здания с архитектурной точки сохранности. А мама моя с 1929 года жила в Саблино. Она была переведена из Молвотицы Кингисеппского района , где работала в участковой сестрой, а в Ульяновской поселковой больнице в Саблино работала заведующей . Хочу напомнить, что в Саблино было две больницы: одна – кирпичная железнодорожная, которую мы всегда видим, когда проезжаем вдоль железной дороги, а другая – деревянная, замечательная, с моей точки зрения, с прекрасным крыльцом, с колоннами, поселковая. Вот в той больнице она и работала. Это была, если я ничего не путаю, земская больница, построенная еще до революции, где- то в конце 19 — начале 20 века. Примерно в 200-ах метрах от больницы был построен дом. Как обычно было принято в земстве, это был дом для врачебного персонала: двухэтажный прекрасный деревянный дом начало 20 века. Мы занимали весь первый этаж, а на втором этаже жил Пальмин — второй врач этой больницы, звали его Дмитрий, отчество его я забыл. Его жена была стоматологом, если мне память не изменяет, такая медицинская семья была.
Моя мама родилась в 1896 году 23 августа в Петербурге, окончила Первый медицинский институт. Так сказать, единственное заведение в стране, куда принимали девушек. Была врачом, в то время это достаточно редкая для женщины специальность была , теперь-то этим никого не удивишь.
Окончила она институт в 1925 году. С 1925-29 гг. она работала в Кингисеппском районе, а с 1929 г. до начала Великой Отечественной войны в Ульяновской поселковой больнице главным врачом. По специальности она была акушером-гинекологом, но, как тогда это было принято, была врачом широкого профиля. Она делала простые операции: аппендицит, делала даже резекцию желудка. Она была популярна в поселке: как это принято еще в дореволюционное время, люди могли к ней постучаться домой в самое что ни на есть неурочное время, обычно она не отказывала, принимала больного в больнице в любое время суток, выезжала на вызов по первой просьбе. Кстати, к вопросу о выезде на вызов. Я очень хорошо помню 22 июня 1941 года, это был воскресный день. Я уговорил маму, чтобы она меня взяла на обследование то ли детского сада, то ли пионерского лагеря, который был где-то на окраине, ближе к пещерам. В больнице были лошади, их обслуживал конюх. Запрягли маме бричку, и она поехала, а я, значит, с ней поехал покататься, развлечься. Я очень хорошо помню, когда мы ехали туда, то кого-то встретили по дороге. Мы еще не доехали до места, а встречные прохожие сказали о том, что выступал Молотов и сообщил о начале войны. Но тем не менее мы доехали до места,а потом вернулись. Даже мама, не говоря уже обо мне, в полной мере в тот момент не осознала, что нас ждет. Тем более, что не так давно была финская война, которую мы пережили достаточно легко, я ее тогда тоже еще помнил.
Это было в 1939 году, могу сказать, что тогда были просто дикие морозы помню о том, как что-то бомбили, потом в газетах были фотографии: бойцы в снегу. Меня мальчишку это очень волновало и интересовало.
Так, теперь два слова об отце. Разница у них с мамой была около 30 лет, отец значительно старше матери, познакомились они где — то в 1932 году в очереди, как мама рассказывала.
Он был профессиональным революционером, родом из Астрахани. Сначала отец состоял в партии эсеров, потом у него с руководителями партии возникли серьезные разногласия по поводу методов. В 1918 году он вышел из партии эсеров и некоторое время был беспартийным, а в 1924 году он вступил в коммунистическую партию ВКПб. Он был главой группы от Выборгского района, поскольку работал на Красном Выборжце. Он был главой секции Петроградского совета, не путать с государственной думой. Я уже позднее узнал об этом. Один коллега-историк рассказывал мне, что он читал стенограмму заседаний революционного комитете в дни Октябрьского переворота. Он говорил, что часто встречал фамилию моего отца. Отец тогда возглавлял группу Городской думы, которая в ночь на этот переворот отправилась в Зимний дворец, потому что депутаты Городской думы не знали, что же происходит там с Временным правительством. Заседала дума без перерывов, в том числе ночью. Отец пришел туда в три или в четыре утра вместе с двумя-тремя рабочими депутатами. Он рассказывал, что они только дошли до арки Генерального штаба, а дальше их матросы не пустили.
После революции отец стал заниматься историей революционного движения, очень активно сотрудничал с «Красной летописью». Такой журнал был историко-революционный. Там несколько его статей было опубликовано.Потом написал книгу «За Николаевским шлагбаумом», которая вышла в 1933 году. Одновременно он написал «Комсомол о Свердлове». Он о нем писал не случайно — они были друзьями, познакомились, сидя в Нижегородском централе, то есть в Центральной Нижегородской тюрьме. Яков Михайлович умер в 1918 году, они были не просто хорошо знакомы, даже более того, они были влюблены в одну девушку. Её звали Вера Васильевна Савина — тоже революционерка. Так вот она Свердлову предпочла моего отца. Это была его первая жена. С ней я познакомился уже после войны. Будучи студентом, я к ней ходил, чтобы услышать что – нибудь об отце. Мама, естественно, с ней отношения не поддерживала. Приняла она меня не очень любезно, но приняла. Показала целый ряд фотографий Якова Свердлова и моего отца. Я не решился попросить эти фотографии: на фотографиях сзади были всякие лирические надписи, которые касались отца.
После революции он занялся литературным творчеством, писал рассказы для детей. В журнале «Костер» был напечатан рассказ «Детство Степы», основанный на воспоминаниях.
В феврале 1938 года отец был арестован в своей комнате в коммунальной квартире на Кировском проспекте, в доме 50, квартира 10, и расстрелян в сентябре 1938 года.
Мама жила в страшном ожидании ареста. Потом она рассказывала мне про один случай: это было вскоре после ареста отца. В гостях у нее был Рачинский с женой, посидели – поговорили, а потом они ушли. И вот примерно через час — стук в дверь. И мама рассказывает: слышу стук, а открывать идти не могу — ноги отнялись. Была совершенно уверена: вот и за мной пришли. 12 часов ночи, поздний час… Минут десять в дверь стучались, настойчиво так стучались. И, собравшись с духом, я с трудом пошла. Спрашиваю у дверей: «Кто это?» А это, оказывается, Рачинские очки забыли.
Есть у меня очерк об отце, он опубликован в десятом томе Ленинградского мартиролога, найти его не сложно, там и фотография отца есть. Дело в том, что в перестроечное время я получил доступ к делу отца. Тяжелое было чтение, но я многое оттуда узнал. Дело это, конечно, как и многие другие, фальшивое, оно чудовищно по вранью. Его обвиняли, и не его одного, конечно, в покушении на Жданова, но при этом никаких вещественных доказательств в деле не было представлено. Отец жил в Саблино и приезжал в Ленинград по делам. До 1936 года он входил в Президиум общества политкаторжан, в 1936 году общество было закрыто. Он в последние годы вел достаточно уединенный образ жизни, работал над повестью, очень активно сотрудничал с ленинградским издательством Детгиз. Руководил этим издательством Самуил Яковлевич Маршак, который был организатором этого издательства. Так как отец не имел опыта детского писательства, то ему в помощь предоставили двух редакторов женщин- Лидию Корнеевну Чуковскую и Александру Иосифовну Любарскую, с которыми я был не только знаком, но и очень активно переписывался. У меня сохранилась целая пачка писем от Лидии Корнеевны Чуковской. С Александрой Иосифовной мы почти не переписывались, поскольку жила она на Школьной улице, и я просто очень часто у нее бывал.
Позднее, когда отца в 1956 году реабилитировали, то в издательстве решили издать его рукопись. Но рукопись в свое время была не завершена, поэтому нужно было ее как-то привести в порядок. Вот за этот труд и взялась Александра Иосифовна, которая помнила отца еще по редакции Детгиза. Когда она сделала эту работу, я попросил ее написать предисловие к книге, в котором попросил написать несколько строк об отца, некие воспоминания. И она написала. Слава Богу, что у меня эти записи сохранились. В конце этого предисловия она написала, что отец был репрессирован и расстрелян. Эта последняя фраза стала камнем преткновения : редакция нашего ленинградского ДетГиза не захотела это печатать. А Лидия Корнеевна и Александра Иосифовна были непреклонны: «Если не будет этой фразы, то не будет предисловия». Предисловие было снято, было только маленькое введение от редакции. Тем не менее, книжка вышла, ее истинное название было вовсе не «Детство Степы», а «Завтра – бунт!» И это не случайно, потому что в 1892 году в Астрахани произошёл холерный бунт, и отец его подробно описывает в своей книге.
Он был с 1879 года рождения – ровесник Иосифа Виссарионовича Сталина, они в один год родились, но знакомы не были. Я помню, когда я принес эту рукопись в редакцию, редактор сказала, что об этом названии и думать нечего. Ничего оригинального не придумали, так и появилось неоригинальное: «Детство Степы». Таких «детств» написано много, так еще одно появилось.
Отец очень любил Саблино. До этого в 20-ые годы в начале 30-ых годов он работал директором завода «Красный Выборжец». Что я помню из того довоенного времени? Отца я помню, конечно, не детально. Жили мы по тем стандартам очень хорошо, квартира на первом этаже была из четырех комнат. У нас была домработница, мы ни в чем не нуждались. Я помню, что отец, естественно, работал в своей комнате, а я к нему приходил и чирикал на его листочках ручкой. Как ни странно, эти рукописи сохранились, и действительно, там есть мои чириканья.
Отец очень любил гулять. Часто брал меня, и мы шли вдоль железнодорожного полотна в сторону Поповки. Я его иногда упрашивал прокатиться на поезде, он соглашался, брал билет до Поповки, а потом мы ехали обратно. Особенно он любил гулять на кладбище, что мне очень не нравилось.
О чем мы там по дороге говорили, я не помню, помню, что мы гуляли иногда с собакой, это меня, конечно, очень занимало. Помню, что он был малоразговорчивый. Я уже потом маму расспрашивал, как отец пережил 1937 год. Он ей ничего, о своем отношении к репрессиям не говорил. На эту тему они не разговаривали. Единственное, что в нем изменилось, так это то, что он стал много пить. Это как раз произошло в 1936-1937 году. Сначала за обедом, это еще куда ни шло, а потом это стало уже достаточно регулярным, и она по этому поводу очень беспокоилась.
Мама в отличие от отца была очень открытым, гостеприимным человеком, любила общество. Бывали такие случаи, когда к нам из Ленинграда приезжали и родственники, и знакомые, и коллеги, по преимуществу врачи. Собирались на ужин, после ужина иногда танцы устраивали, а отец даже из комнаты не выходил, все сидел- занимался.
Я, между прочим, теперь его очень хорошо понимаю, а тогда, конечно, не понимал.
Вот сейчас у меня много разных дел, и меня огорчает, а иногда и раздражает необходимость каких-то переключений, отвлечений, потому что-то я занимаюсь исследованием истории искусства древнерусского, в частности, архитектуры. В такой работе требуется, как я люблю это называть, массив времени. Потому что нужно погрузиться с головой, желательно даже на обед не отвлекаться, чтобы телефон не звонил, чтобы вас никто не трогал. Тогда работа идет быстрее и быстрее, все понятнее и понятнее то, что вы делаете. И тогда проще работать. А когда вас дергают, вы уже забываете, это, конечно, всегда очень раздражает.
Что еще помню? Дело в том, что я сформировался в сугубо домашних условиях. Тогда никаких садиков здесь у нас не было, и у меня была няня. Помню, ее звали – Соня Карху. Она была финка по национальности, но финка петербургская, то есть она жила еще в Петербургской губернии. У меня и фотографии с ней сохранились.
Я очень любил бывать у мамы на работе, наш дом врачебный соединялся с больницей еловой аллеей, и я очень любил пробежаться туда, а потом обратно. Играл, бегал, ходили купаться на Саблинку. Я помню, какое на меня производила впечатление конка. Конечно, конки во время войны уже не было, но рельсы железнодорожные от нее еще сохранялись. Они шли от станции к пещерам, рельсы были уже совсем заросшие, и мне нравилось по шпалам бегать.
До августа месяца мы оставались в Саблино, хотя немцы активно приближались. Я помню, когда бомбили, то есть слышал разряды, мне это нравилось. Война – это интересно, вот там вы найдете рисунок, правда, сделанный не в Саблино, а в 1944 году, когда мы уже уехали. Я оставался дома с той самой няней. Мама уже и ночами дежурила в больнице, потому что больницу нашу сразу приспособили под госпиталь. Мама почти не приходила, а я очень ждал ее.
_____________________________________________________________________________________
Одно из воспоминаний:
Кустов Александр Михайлович
Мы жили в комнате на первом этаже. А комната эта была всего10 метров. Тепло, там печка была. Еду приносили, у кого что было. А у нас на кухне была плита дровяная, и там на ней все готовилось. И ей же отапливались, очень было тепло. А потом голод наступил. Клей ели даже, все ели , что было. Запас клея был какой-то, в столе лежал. Тетя Маня у нас была такая, она сапоги делала, и ,видимо, оттуда запасы оставались. Отец иногда привозил хлеба поесть.
Меня зовут Александр Михайлович, я с 1937 года рождения.
Мой отец — Кустов Михаил Семенович , мать- Кустова Полина Ивановна. Они с 1937 года жили на улице Марата, дом 25, напротив музея Арктики и Антарктики, в коммунальной квартире № 5 . Был у меня родной брат Сергей, но он погиб давно. Он младше меня был на десять лет. Отец наш был тихим человеком. Работал на фабрике игрушек, наверное, рабочим. У него был младший брат Павел Семенович и сестра Надежда. Павел женился на женщине, которая была старше его. Хорошая была женщина такая. И у них было двое детей. Они жили отдельно. Прекрасно жили, женщина была изумительная. Тетка Надя была замужем. Муж у нее офицером был . Интересно, как они получили квартиру.
Помню, это было до войны еще. Немка одна жила здесь в Невском районе. Квартира у нее была шикарная такая, и ей дали 24 часа, чтобы она покинула помещение. И тетя Надя с семьей заняли эту квартиру. Когда немку выгнали, там вся обстановка — все сохранилось. Муж тети Нади служил где-то в милиции , чином был каким- то высоким, в Арсенале на финской границе служил.
Мои первые впечатления до войны еще: однажды пошел гулять, сел, и пальто всё в краске было. Отец потом оттирал.
Как война началась, помню. Отец ходил в баню , а потом все засобирались, и он сразу после бани пошел в военкомат. Сколько в нашей коммунальной квартире мужчин было? Мой отец, у соседа еще двое мужчин , там еще двое -шесть человек. Из них только двое вернулись, среди них — мой отец. Фотографии их у меня где-то были, сейчас не осталось уже.
У каждой семьи было по комнате. Когда война началась, никого не осталось в нашей большой квартире, весь дом опустел. Из военкомата мужчин сразу забрали. Домой уже не пришли. Так там и остались. С вещами собрались. Ну, думать надо было, как выживать. Мама как все, все были на одинаковом положении, чего плакать.
У нас сначала запасы были. Потом обстрелы начались. Бомбежки мы не боялись. Что там, либо живы, либо закапывали.
Мама работала на «Арсенале». Она, вроде, курьером была. Она проверяла по домам, кто больные, проверяла живые или не живые. По квартирам ходила, обходы делала. У нее был пропуск, она всюду свободно ходила. Ей давали заявку: найти такую-то, и она шла. А отец служил здесь. Был кирпичный завод в Купчино. Там стояла его зенитная батарея.
Мы жили в комнате на первом этаже. А комната эта была всего10 метров. Тепло, там печка была. Еду приносили, у кого что было. А у нас на кухне была плита дровяная, и там на ней все готовилось. И ей же отапливались, очень было тепло. А потом голод наступил. Клей ели даже, все ели , что было. Запас клея был какой-то, в столе лежал. Тетя Маня у нас была такая, она сапоги делала, и ,видимо, оттуда запасы оставались. Отец иногда привозил хлеба поесть. В Купчино, на кирпичном заводе , батарея его стояла. Он зенитчиком был. По немецким танкам били. Как придет усталый, я ему тащу сразу тазик воды , все белье ему мама выстирает. Потом он опять уходил. Приносил нам в основном хлеб, крупу иногда. Пшено такое было в сальной бумаге. Это мы еще здесь жили на Марата. Ну, где-то кто-то работал, где как. Где- то что- то меняли.
Отапливали коммуналку нашу нормально , тепло было, и на первом этаже было тепло.. Ну так и жили. А уже потом стало полегче, карточки стали выдавать
Я все время дома был, во двор почти не выходил , а там, кстати, тетя Катя и дядя Ваня. У них было две дочки . Старшая — ровесница моя была. Так вот, ее брата съели. Украли и съели. А он всего на год старше меня был. Сказали, что съели. Садик тогда был около дома, он гулял, а потом пропал. Дом у нас небольшой, квартир мало было.
Ну а потом стало проще, интереснее. Отец уже ушел дальше воевать, наши наступать стали, мы остались одни. Ну а потом мы переехали к тете Груше, сестре отца, на улицу Дзержинского. И там уже легче стало вместе жить.
А у тети Груши тоже были сын и дочка. Они жили на седьмом этаже , там было просторно , вот там мы все и жили. Переехали мы к ним, потому что на нашем первом этаже крысы стали бегать. Так страшно было!
У меня друг был. Мать, когда уходила, давала палку ему, и он их гонял, они же прыгали на людей, отъедали и нос, и глаза. Страшно было, такие лошади они были! А когда туда переехали, там уже поспокойнее стало. Все — таки седьмой этаж. Греться надо было, так дровами печку топили. На две комната была одна круглая такая печка.
Есть хотелось всегда. Мать заставляла, что то делали, ходили. Там нас было : тетя Груша, сын, дочка у нее были, я был, и мать-все, больше никого. А квартира была огромная , свободна было. Мать потом эвакуировали от работы, от завода Семерки.
Дорогу плохо помню. Поехали какой -то дорогой, немцы там все разбомбили. Теплушка была. Мы приехали в Ташкент. Где — то месяц перебивались сначала, пока документы оформили. В школе глухонемых дали маме комнату, и мы жили там с ней нормально. Она работала у глухонемых. Там лошадь была, и мама возила продукты. Это была Республиканская школа глухонемых . Мы там с обслугой жили, они были говорящим. Вот с ними и общались. Там, кстати, американцы помогали одеждой . Пальто мне дали американское. Мы местных не касались, отдельно жили. Только вот с персоналом школы общались. Уехали
из Ташкента мы в 1945 году. В апреле приехали в Ленинград и Победу встретили уже в Ленинграде. Народ стал приезжать, все радовались. Помню, в тот день мать чай сладкий сделала, хлеба достала. А на улице народ гулял, но не особо. Салют был, но мы не ходили. Туда не пускали .Мама не пошла -некогда было, надо было обустраиваться
Соседний дом был весь обстрелян снарядами. В наш дом тоже упала бомба, но она не взорвалась. Ушла под дом. Соседний дом на Кузнечной улице — тот разбомбили. Немцы потом восстанавливали этот дом.
Вернулись мы в свою квартиру. Еще война шла. Окон не было.
Соседка наша, тетя Нюра, всю войну от и до там прожила. Приехали, крысы бегают по дому , а туалета не было- все отмывать надо было. Вот этим первые недели и занимались, более- менее навели порядок, тепло стало.
В живых из дома остались: дядя Ваня , его жена тетя Катя , потом семья Павловых осталась. Тетя Нюра со Светой тоже остались. Тетя Валя осталась, и дядя Вася потом пришел с фронта. А у тети Груши уже сын подрос. Она в санатории работала. Как –то еду там добывала всем. Ну, так и жили. А в сентябре уже пришел отец с фронта.
Отец сначала работал телефонистом, а потом его взяли на кухню. Зоухов такой был Александр. Он немецкий знал немного, когда пленных привозили , он допрашивал, а отец работал там у них на кухне. И кормил там всех. Знал, кому побольше каши, кому с маслом, кто поменьше ест. А потом отец и мать устроились на работу, мать на дому шила, а отец кочегаром пошел работать. Вот еще случай из жизни моей семьи. Брат отца Павел, когда война началась, пошел на фронт добровольцем. Когда блокада началась, мина рядом с ним упала. Все, кто вокруг были, погибли, а у него только дырка в шинели. Потом он попал в разведчики. Однажды дядя пошел за «языком». Сторожил немцев трое суток, пока один немец не вышел. Он его схватил, на себе притащил, привез в штаб и говорит: «Вот вам пленный!».
А в штабе полковник и его ординарец. И вот полковнику орден и ординарцу орден, а моему дяде Павлу – ничего. Тогда он табуретку берет и по голове полковника.
А он чего, молодой был! Ну, его сначала расстрелять хотели, но потом, учитывая ситуацию, заменили на 10 лет в Северодвинск. На завод послали. И он стал там работать. Потом женился, двое сыновей родилось у него.
Я в школу пошел только в 1946 году. Школа наша -№206. На Фонтанке, д. 62. Там еще Аркадий Райкин учился. Преподаватель литературы Виталий Иванович у нас преподавал, так вот он и Райкина учил. Виталий Иванович тоже всю блокаду в Ленинграде пробыл. Он вообще много чего интересного знал. Он, например, нам греческие пьесы пересказывал, а у нас этого вообще в программе не было. Еще была учительница рисования в школе. Она нас знакомила с художественными образцами.
До войны это была очень богатая школа. Там были огромные залы: кабинет физики , химии, столовая огромная, там бассейн был до революции. А потом ее перестроили. Актовый зал был огромный, его освещало 250 лампочек , окнами на Фонтанку выходил зал этот.
До 3-го класса я учился хорошо. Потом стало в 4- ом труднее, а потом я год болел, в школу не ходил. Ветрянка у меня была 6 месяцев.
Преподаватель истории у нас в школе был хороший — Яков Самойлович. Физика, химия была у нас. Преподаватель физики была у нас такая хорошая , с 5 по 9 класс физику преподавала. А потом, когда я школу закончил, поступил в техникум. Техникум закончил, и стал работать. Почтовый ящик такой был- 163 ИФА (институт физической аппаратуры).
Так вот, там я Игоря Курчатова три раза видел, он приезжал к нам. Небольшого роста, с бородой .Что интересно, у него охрана была, такие все небольшого роста. Так они вставали, одни так, другой так , а он там ходил и смотрел. Но к нему нельзя было даже близко подходить . Надо было работать и не обращать внимания.
Я лаборантом был. Убирал. Трансформаторы мотал. Все немецкое было. Трофейное Но там я попал под облучение, три года всего отработал. То ли защита плохая была. То ли что, не знаю. Мы консервные банки облучали. Нужно было, чтобы они не портились, и их есть можно было.
Потом в Москву попал. Лодки, корабли делали. Потом в Лодейное Поле переехали. Там лодка была дизельная, и мы там ее испытывали. На Ладоге холодно. Там утопленники, как тонули, так и стояли в воде, потому что вода очень холодная. Там девочки 18 лет минерами были. Много их там похоронено. Больше 1000 человек. Линия фронта там была.
____________________________________________________________________________________
Отредактировано Barnauletz (, 9 лет 2 месяца назад)
Куплю круг эльбор или алмаз
Куплю тиски
Провод гибкий медный
Электроинструмент: свёрла, пилки, биты
