1 (8 лет 3 месяца назад)

Тема: Хлеб для собаки

Тендряков Владимир


Хлеб для собаки

Лето 1933 года.

У прокопченного, крашенного казенной охрой вокзального здания, за вылущенным заборчиком — сквозной березовый скверик. В нем прямо на утоптанных дорожках, на корнях, на уцелевшей пыльной травке валялись те, кого уже не считали людьми.

Правда, у каждого в недрах грязного, вшивого тряпья должен храниться если не утерян — замусоленный документ, удостоверяющий, что предъявитель сего носит такую-то фамилию, имя, отчество, родился там-то, на основании такого-то решения сослан с лишением гражданских прав и конфискацией имущества. Но уже никого не заботило, что он, имярек, лишенец, адмовысланный, не доехал до места, никого не интересовало, что он, имярек, лишенец, нигде не живет, не работает, ничего не ест. Он выпал из числа людей.

Большей частью это раскулаченные мужики из-под Тулы, Воронежа, Курска, Орла, со всей Украины. Вместе с ними в наши северные места прибыло и южное словечко «куркуль».

Куркули даже внешне не походили на людей.

Одни из них — скелеты, обтянутые темной, морщинистой, казалось, шуршащей кожей, скелеты с огромными, кротко горящими глазами.

Другие, наоборот, туго раздуты — вот-вот лопнет посиневшая от натяжения кожа, телеса колышутся, ноги похожи на подушки, пристроченные грязные пальцы прячутся за наплывами белой мякоти.

И вели они себя сейчас тоже не как люди.

Кто-то задумчиво грыз кору на березовом стволе и взирал в пространство тлеющими, нечеловечьи широкими глазами.

Кто-то, лежа в пыли, источая от своего полуистлевшего тряпья кислый смрад, брезгливо вытирал пальцы с такой энергией и упрямством, что, казалось, готов был счистить с них и кожу.

Кто-то расплылся на земле студнем, не шевелился, а только клекотал и булькал нутром, словно кипящий титан.

А кто-то уныло запихивал в рот пристанционный мусорок с земли…

Больше всего походили на людей те, кто уже успел помереть. Эти покойно лежали — спали.

Но перед смертью кто-нибудь из кротких, кто тишайше грыз кору, вкушал мусор, вдруг бунтовал — вставал во весь рост, обхватывал лучинными, ломкими руками гладкий, сильный ствол березы, прижимался к нему угловатой щекой, открывал рот, просторно черный, ослепительно зубастый, собирался, наверное, крикнуть испепеляющее проклятие, но вылетал хрип, пузырилась пена. Обдирая кожу на костистой щеке, «бунтарь» сползал вниз по стволу и… затихал насовсем.

Такие и после смерти не походили на людей — по-обезьяньи сжимали деревья.

Взрослые обходили скверик. Только по перрону вдоль низенькой оградки бродил по долгу службы начальник станции в новенькой форменной фуражке с кричаще красным верхом. У него было оплывшее, свинцовое лицо, он глядел себе под ноги и молчал.

Время от времени появлялся милиционер Ваня Душной, степенный парень с застывшей миной — «смотри ты у меня!».

— Никто не выполз? — спрашивал он у начальника станции.

Отредактировано Barnauletz (, 8 лет 3 месяца назад)

2 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

О чем рассказ? Дочитал до спойлера, думал там разъясняющаяя картинка

3 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

Quality пишет:

О чем рассказ? Дочитал до спойлера, думал там разъясняющаяя картинка

Barnauletz, этот вопрос - характерная иллюстрация тщетности ваших потуг. На этом ресурсе более живой интерес вызывают пьяный бред Пит-Буля, кишечные проблемы Коммерсанта, или даже пошлые упражнения Жи-Ши.   Т.к. коротко, просто, а то и с картинками.

4 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

nav73 пишет:
Quality пишет:

О чем рассказ? Дочитал до спойлера, думал там разъясняющаяя картинка

Barnauletz, этот вопрос - характерная иллюстрация тщетности ваших потуг. На этом ресурсе более живой интерес вызывают пьяный бред Пит-Буля, кишечные проблемы Коммерсанта, или даже пошлые упражнения Жи-Ши.   Т.к. коротко, просто, а то и с картинками.

Предлагаете всю свою жизнь потратить на чтение рассказов?
Если бы было сказано какова мораль рассказа, тогда бы я уже призадумался, стоит ли тратить на него драгоценное для нас всех время

5 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

ТС,что пьешь?Лучше правила Прайса почитай,начни с пункта 3.

6 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

Quality пишет:

Если бы было сказано какова мораль рассказа, тогда бы я уже призадумался, стоит ли тратить на него драгоценное для нас всех время

  ))))))  ты пока тут рожал ответ, уже бы и рассказ прочитал. Деловой ты наш )))

Видишь ли, с моралью дело обстоит сложнее. Выводы о ней придется сделать самому читающему, сообразно его внутреннему миру. Так что лучше прочитай сам. Если же до тебя доведут мораль извне, ты потом сам же обвинишь "моралистов" в пропаганде.

ТС скорее всего хотел донести до нас ужасы тех времен: ошибки и перекосы экономической политики правительства, раскулачивание, коллективизация, голод, обнищание, массовая гибель людей. Это просто его конек, как я вижу.

Я все-таки надеюсь, что ТС когда-нибудь прекратит "резать правду-матку" в одном ключе (впрочем, как и его традиционные оппоненты здесь) и будет подходить к изучению истории более внимательно.
Такие однобокие правдорубные старания оказали только "медвежью услугу" стране - она опустилась ниже плинтуса. И выросло поколение "без царя в голове", готовое унизиться уже не за кусок хлеба, а за  смартфон нахаляву, и для которого "Родина там, где жопа в тепле".         

Есть в рассказе и другая линия - внутренние переживания 10-летнего пацана, которому мучительно стыдно за то, что он сыт и сравнительно благополучен рядом с умирающими от голода и унижения людьми. Чтобы хоть как-то перед собой оправдаться, он начинает их подкармливать, но быстро понимает, что его благотворительности на всех не хватит и вместо утешения он обретает еще большее беспокойство от своей беспомощности. В его сознании происходит взрыв, он гневно отгоняет попрошаек и находит для заботы, как ему кажется, самое несчастное существо - бездомную собаку. И если бы то же утешение для своей души нашел станционный смотритель, он наверное бы не застрелился с тоски от созерцания окружающего кошмара...

Quality, надеюсь, я тебя заинтересовал, и ты отложишь великие дела на 15-20 минут для собственного прочтения .

Отредактировано nav73 (, 8 лет 3 месяца назад)

7 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

nav73 пишет:

О чем рассказ? Дочитал до спойлера, думал там разъясняющаяя картинка

Barnauletz, этот вопрос - характерная иллюстрация тщетности ваших потуг. На этом ресурсе более живой интерес вызывают пьяный бред Пит-Буля, кишечные проблемы Коммерсанта, или даже пошлые упражнения Жи-Ши.   Т.к. коротко, просто, а то и с картинками.

Эмоционально - согласен, но ... как сказано: "Пошли хлеб свой по водам, ибо спустя много дней ты найдешь его." [Коэлет 11:1]

nav73 пишет:

Я все-таки надеюсь, что ТС когда-нибудь прекратит "резать правду-матку" в одном ключе (впрочем, как и его традиционные оппоненты здесь) и будет подходить к изучению истории более внимательно.
Такие однобокие правдорубные старания оказали только "медвежью услугу" стране - она опустилась ниже плинтуса. И выросло поколение "без царя в голове", готовое унизиться уже не за кусок хлеба, а за  смартфон нахаляву, и для которого "Родина там, где жопа в тепле".

Теперь понятно, кто во всём виноват -  довёл страну до ручки и народ до бездуховности. Ловко. Андрей Януарьевич бы позавидовал.

***************************************************************************************************************
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""






Лавренев Борис


Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина)


Глава первая.

Таракан

Позднею осенью над Балтийским морем лохматая проседь туманов, разнузданные визги ветра и на черных шеренгах тяжелых валов летучие плюмажи рассыпчатой, ветром вздымаемой пены.

Позднею осенью (третью осень) по тяжелым валам бесшумно скользят плоские, серые, как туман, миноносцы, плюясь клубами сажи из склоненных назад толстых труб, рыскают в мутной зге шторма длинные низкие крейсера с погашенными огнями.

Позднею осенью и зимой над морем мечется неистовствующий, беснующийся, пахнущий кровью, тревожный ветер войны.

Ледяной липкий студень жадно облизывает борты стальных кораблей, днем и ночью следящих жесткими глазницами пушек за туманным западом, пронизывающих черноту ночей пламенными ударами прожекторов.

В наглухо запертом вражескими минами водоеме беспокойно мечется вместе с ветром обреченный флот.

В наглухо запертых броневых мышеловках мечутся в трехлетней тоске обезумелые люди.

Осень... Ветер... Смятение...

Балтийского флота первой статьи минер Гулявин Василий — и ничего больше.

Что еще читателю от матроса требуется?

А подробности вот.

Скулы каменные торчат желваками и глаза карие с дерзиной. На затылке двумя хвостами бьются чернью ленты и спереди через лоб золотом: "Петропавловск". Грудь волосами в вырез голландки, и на ней, в мирное еще время, заезжим японцем наколоты красной и синей тушью две обезьяны, в позе такой — не для дамского деликатного обозрения.

Служба у Гулявина мурыжная, каторжная. Сиди в стальном душном трюме, глубоко под водой, в самом дне корабля, у минного аппарата, и не двинься.

Воняет маслом, кислотами, пироксилином, горелою сталью, и белый шар электрической лампочки в пятьсот свечей прет нахально в глаза.

А что наверху творится — не Гулявина дело. Всадят в дредноут десять снарядов под ватерлинию или мину подпустят, а Гулявин, в трюме засев, и не опомнится, как попадет морскому царю на парадный ужин.

Помнит Василий об этом крепко, и от скуки, на мину остромордую сев, часто поет про морского царя и новгородского гостя Садко матерную непристойную песню.

Три года в трюме, три года рядом с минным погребом, где за тонкой стеной заперты сотни пудов гремящего смертного дыха.

С этого и стал пить запоем Василий.

Война... Заливку достать трудно, но есть в Ревеле такая солдатка-колдунья. Денатурат перегонит, и получается прямо райский напиток для самых деликатных шестикрылых серафимов. Одно слово — ханжа.

Но пить опять же нужно с опаской, — потому если, не приведи, в походе пьяное забвение окажешь, — расправа короткая

В какую ни будь погоду, на каком ни есть ходу привяжут шкертом за руку и пустят за борт на вытрезвление. Купайся до полного блаженства.

Потому и приучился Гулявин пить, как и все прочие, до господ офицеров включительно, по-особенному.

Внутри человек пьян в доску, а снаружи имеет вид монашеской трезвости и соображения даже ничуть не теряет.

Но только от такой умственной натуги и раздвоения организм с точки сворачивает, и бывают у человека совершенно неподходящие для морской службы видения.

И нажил себе Гулявин ханжой большую беду с господином лейтенантом Траубенбергом.

Нож острый гулявинскому сердцу лейтенантовы тараканьи усы.

По ночам даже стали сниться. Заснет Василий, и кажется: лежит он дома, в деревне, на печке, а из-под печки ползет лейтенант на шести лапках и усищами яростно шевелит:

— Ты хоть и минер, хоть и первой статьи, а я тебя насмерть усами защекотать могу, потому что дано мне от морского царя щекотать всех пьяниц.

Рвется Гулявин с печи, а лейтенант тут как тут, на спину насел, усами под мышку — и давай щекотать.

Хохотно!..

Разинув рот, беззвучно хохочет Гулявин, и вот уже нечем дышать, в горле икота, в легких хрип...

Смерть!..

И проснется в холодном поту.

Чего только не делал, чтобы избавиться от тараканьего наваждения. Даже к гадалке персидской ходил в Ревеле, два целковых отдал, рассказал свое горе, но гадалка, помешав кофейную гущу, ответила, что над лейтенантом силы она не имеет, а выходит на картах Василию червонная дама и большая дорога.

Выругал сукой Гулявин гадалку и ушел Два рубля даром пропало.

И так невтерпеж стало от треклятого сна, что, хватив однажды ангельской ханжи против обычного вдвое, подошел Василий мрачно к лейтенанту на шканцах и сказал, заикаясь:

— Вашскобродие! Явите милость! Перестаньте щекоткой мучить! Мочи моей больше нет!

Свинцовые остзейские лейтенантовы буркалы распялились изумленно на матроса:

— Ты обалдел, осел стоеросовый? Когда я тебя щекочу? А усы тараканьи сразу дыбом встали. Пригнулся Гулявин к лейтенантову уху, хитро подмигнул и зашептал:

— Вашскобродие! Я ж таки понимаю, что ежели человек по ночам в таракана оборачивается, значит, так ему на роду написано, и злобы на вас у меня нет. Только терпеть нет силы! Пожалейте. Возьмите Кулагина — он вдвое меня здоровее, а меня отпустите на покаяние. Так и помереть можно!

Отскочил Траубенберг и сухим кулаком больно ткнул Гулявина в зубы.

— Пшел вон, мерзавец!.. Ты пьян, как сукин сын! Три наряда вне очереди, месяц без берега.

А Василий утер кровь на губе и сказал сурово

— Нехорошо, Вашскобродие! Я к вам по-человечески, а вы меня в зубы. Как мне это понимать? А вам такие права по уставу полагаются, чтоб матросов щекотать? Я претензию могу заявить. Погоди, со всеми вами разделаемся... гады! — повернулся и пошел на бак.

А лейтенант, взбешенный, побежал к Старшему офицеру, и посадили Гулявина в мокрый подводный карцер на две недели. В карцере, на голых досках ворочаясь, под крысиный писк, возненавидел лейтенанта Гулявин и в темноте зубами скрипел.

— Погоди, тараканья сволочь! Будет и у нас праздник! В карцере, должно быть, и застудил Гулявин легкие, так что в середине января свезли его на берег, в госпиталь. В госпитале теплынь и чисть, хорошо, кормили сладкими кашами, но ханжи ни-ни — и достать никак невозможно

И пожаловался однажды Василий соседу по койке, матросу с "Резвого", которому обе ноги сорвало немецким снарядом.

— Ну и жизнь!.. Выпить человеку не дадут! Матрос повернул заострившееся лицо (четко белело оно на серой масленой стене, опущенное черной бородкой).

— Меньше пил бы, дурак, умней был бы... Гулявин вскипел:

— Полундра... черт поддонный! Ты, должно, умный стал, как тебе ноги ободрало? Сухо усмехнулся матрос.

— У меня одна задница останется, и то умней твоей головы будет. Время не такое, чтоб наливаться.

— Какое же такое время, по-твоему?

— Долго, брат, рассказывать... Хочешь, вот почитай лучше, — сунул руку под матрац и вытащил затрепанную книжонку.

Взял Гулявин недоверчиво, прочел заглавие:

"Почему воюют капиталисты, и выгодна и нужна ли война рабочим?"

Сел у окошка и давай читать. Даже в голову ударило сразу, и огляделся по сторонам:

— Одначе... кроют! Чистая буза!

Прочел книжку до конца, и сделалось у него в мозгу прямо смятение.

Ночью, когда спал весь госпиталь, в темноте, сел Гулявин на койку безногого, и безногий звенящим шепотом швырял ему в ухо о войне, о царе, о Гришке-распутнике, о том, как рабочие силу копят, и что ждать уже недолго осталось и скоро дадут барам взашей.

— И офицерье пришить можно будет? — спросил вдруг Василий.

— Всех, брат, пришьем!

— Спасибо, братишка, обрадовал!

И в темноту зимней ночи, свисавшей за окнами, погрозил Гулявин большим кулаком.


Отредактировано Barnauletz (, 8 лет 3 месяца назад)

8 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

nav73 пишет:
Quality пишет:

О чем рассказ? Дочитал до спойлера, думал там разъясняющаяя картинка

Barnauletz, этот вопрос - характерная иллюстрация тщетности ваших потуг. На этом ресурсе более живой интерес вызывают пьяный бред Пит-Буля, кишечные проблемы Коммерсанта, или даже пошлые упражнения Жи-Ши.   Т.к. коротко, просто, а то и с картинками.

Так хотя бы какие-то пояснения можно дать. Давайте устроим здесь литературные посиделки и будем выкладывать различные произведения понравившиеся. Или это вирус от народного чтения "Война и мир" распространяется?

Фрезеровка МДФ, ЛДСП, Слэбов.

9 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

Barnauletz, у Лавренёва рассказы и повести очень натуралистичные и впечатляющие. Читал в детстве, помню до сих пор...
По некоторым сняты фильмы - например, "Сорок первый", "Седьмой спутник".

10 (8 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

у Лавренёва рассказы и повести очень натуралистичные и впечатляющие.

Согласен. Вот и выложил - может кто-нибудь начнёт читать и заинтересуется.

******************************************************************************************************
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""






Быков Василь


Обелиск

За два долгих года я так и не выбрал времени съездить в ту не  очень  и
далекую от города сельскую школу.  Сколько  раз  думал  об  этом,  но  все
откладывал: зимой - пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной - пока
подсохнет да потеплеет; летом же, когда было и сухо  и  тепло,  все  мысли
занимал отпуск и связанные с ним хлопоты ради какого-то месяца на  тесном,
жарком, перенаселенном юге.  Кроме  того,  думал:  подъеду,  когда  станет
свободней с работой, с разными домашними заботами. И,  как  это  бывает  и
жизни, дооткладывался до того, что  стало  поздно  собираться  в  гости  -
пришло время ехать на похороны.
   Узнал об этом также не вовремя: возвращаясь из  командировки,  встретил
на улице знакомого, давнишнего товарища по работе. Немного поговорив о том
о сем и обменявшись несколькими шутливыми фразами, уже  распрощались,  как
вдруг, будто вспомнив что-то, товарищ остановился.
   - Слыхал, Миклашевич умер? Тот, что в Сельце учителем был.
   - Как умер?
   - Так, обыкновенно. Позавчера умер. Кажется, сегодня хоронить будут.
   Товарищ сказал и пошел, смерть Миклашевича для него, наверно, мало  что
значила, а я стоял и  растерянно  смотрел  через  улицу.  На  мгновение  я
перестал ощущать себя, забыл обо всех своих неотложных  делах  -  какая-то
еще не осознанная виноватость внезапным ударом оглушила меня и приковала к
этому кусочку асфальта. Конечно, я  понимал,  что  в  безвременной  смерти
молодого сельского учителя никакой моей вины не было, да и сам учитель  не
был мне ни родней, ни даже близким знакомым, но сердце мое остро  защемило
от жалости к нему и сознания своей непоправимой вины - ведь  я  не  сделал
того, что теперь уже  никогда  не  смогу  сделать.  Наверно,  цепляясь  за
последнюю возможность оправдаться перед  собой,  ощутил  быстро  созревшую
решимость поехать туда сейчас же, немедленно.
   Время с той минуты, как я принял это решение,  помчалось  для  меня  по
какому-то особому отсчету, вернее - исчезло ощущение времени. Изо всех сил
я стал торопиться, хотя удавалось это мне плохо. Дома никого из  своих  не
застал, но даже не написал записки, чтобы предупредить их о моем  отъезде,
- побежал на автобусную станцию.  Вспомнив  о  делах  на  службе,  пытался
дозвониться туда из автомата, который, будто назло  мне,  исправно  глотал
медяки и молчал, как заклятый. Бросился искать другой и нашел его только у
нового здания гастронома, но там в  терпеливом  ожидании  стояла  очередь.
Ждал несколько минут, выслушивая длинные и мелочные разговоры в  синей,  с
разбитым стеклом будке, поссорился  с  каким-то  парнем,  которого  принял
сначала за девушку, - штаны клеш и льняные локоны до воротника вельветовой
курточки. Пока  наконец  дозвонился  да  объяснил,  в  чем  дело,  упустил
последний автобус на Сельцо, другого же транспорта в ту сторону сегодня не
предвиделось. С полчаса потратил на тщетные  попытки  захватить  такси  на
стоянке, но к каждой подходившей машине бросалась толпа более проворных, а
главное, более нахальных, чем я. В конце  концов  пришлось  выбираться  на
шоссе за городом и прибегнуть  к  старому,  испытанному  в  таких  случаях
способу - голосовать. Действительно, Седьмая или десятая машина из города,
доверху нагруженная рулонами толя, остановилась на обочине и взяла  нас  -
меня и парнишку в кедах, с сумкой, набитой буханками городского хлеба.
   В пути стало немного спокойнее, только порой казалось, что машина  идет
слишком медленно, и я ловил себя на том, что мысленно ругаю  шофера,  хотя
на более трезвый взгляд ехали мы обычно, как и все тут ездят.  Шоссе  было
гладким, асфальтированным и почти прямым,  плавно  покачивало  на  пологих
взгорках - то вверх, то вниз. День  клонился  к  вечеру,  стояла  середина
бабьего лета со  спокойной  прозрачностью  далей,  поредевшими,  тронутыми
первой желтизной перелесками,  вольным  простором  уже  опустевших  полей.
Поодаль, у леса, паслось колхозное стадо - несколько  сот  подтелков,  все
одного возраста, роста, одинаковой буро-красной масти. На огромном поле по
другую сторону дороги тарахтел неутомимый колхозный трактор  -  пахал  под
зябь. Навстречу нам  шли  машины,  громоздко  нагруженные  льнотрестой.  В
придорожной деревне  Будиловичи  ярко  пламенели  в  палисадниках  поздние
георгины, на огородах в распаханных  бороздах  с  сухой,  полегшей  ботвой
копались деревенские тетки - выбирали картофель. Природа полнилась  мирным
покоем погожей осени; тихая человеческая удовлетворенность просвечивала  в
размеренном ритме извечных крестьянских хлопот; когда урожай уже  выращен,
собран,  большинство  связанных  с  ним  забот  позади,   оставалось   его
обработать, подготовить к зиме и до следующей весны - прощай, многотрудное
и многозаботное поле.
   Но  меня  эта  умиротворяющая  благость  природы,  однако,   никак   не
успокаивала, а только угнетала  и  злила.  Я  опаздывал,  чувствовал  это,
переживал и клял  себя  за  мою  застаревшую  лень,  душевную  черствость.
Никакие мои прежние причины не казались теперь уважительными, да и  вообще
были ли какие-нибудь причины? С такой медвежьей неповоротливостью  недолго
было до конца прожить отпущенные тебе годы, ничего не сделав из того, что,
может, только и могло составить смысл твоего существования на этой грешной
земле. Так пропади оно пропадом, тщетная муравьиная суета ради призрачного
ненасытного благополучия, если из-за него остается в  стороне  нечто  куда
более важное. Ведь тем самым опустошается и выхолащивается вся твоя жизнь,
которая  только  кажется   тебе   автономной,   обособленной   от   других
человеческих  жизней,  направленной  по  твоему,  сугубо   индивидуальному
житейскому руслу. На самом же деле, как это не сегодня замечено, если  она
и  наполняется  чем-то  значительным,  так  это  прежде   всего   разумной
человеческой добротой и заботою о других - близких или даже  далеких  тебе
людях, которые нуждаются в этой твоей заботе.
   Наверно, лучше других это понимал Миклашевич.
   И, кажется, не  было  у  него  особой  на  то  причины,  исключительной
образованности или утонченного воспитания,  которые  выделяли  бы  его  из
круга других людей. Был он обыкновенным  сельским  учителем,  наверно,  не
лучше и не хуже тысяч других городских  и  сельских  учителей.  Правда,  я
слышал, что он пережил трагедию во время войны и чудом спасся от смерти. И
еще - что он очень болен. Каждому, кто  впервые  встречался  с  ним,  было
очевидно, как изводила его эта болезнь. Но я никогда не слыхал,  чтобы  он
пожаловался  на  нее  или  дал  бы  кому-либо  понять,  как  ему   трудно.
Вспомнилось, как мы с ним познакомились во  время  перерыва  на  очередной
учительской конференции. С кем-то беседуя, он стоял тогда у окна в  шумном
вестибюле городского Дома культуры, и вся  его  очень  худая,  остроплечая
фигура  с  выпирающими  под  пиджаком  лопатками  и  худой  длинной   шеей
показалась мне сзади удивительно хрупкой, почти  мальчишечьей.  Но  стоило
ему тут же обернуться ко мне своим увядшим, в густых морщинах  лицом,  как
впечатление сразу менялось - думалось, что это  довольно  побитый  жизнью,
почти пожилой человек. В действительности же, и я это  знал  точно,  в  то
время ему шел только тридцать четвертый год.
   - Слышал о вас и давно хотел обратиться с  одним  запутанным  делом,  -
сказал тогда Миклашевич каким-то глухим голосом.
   Он курил, стряхивая пепел  в  пустой  коробок  из-под  спичек,  который
держал в пальцах, и я, помнится, невольно ужаснулся, увидев эти его нервно
дрожащие  пальцы,  обтянутые   желтой   сморщенной   кожей.   С   недобрым
предчувствием я поспешил перевести взгляд на его лицо - усталое, оно было,
однако, удивительно спокойным и ясным.
  - Печать - великая сила, - шутливо и со значением  процитировал  он,  и
сквозь сетку морщин на  его  лице  проглянула  добрая,  со  страдальческой
грустью усмешка.
   Я знал, что он ищет что-то в истории партизанской войны на Гродненщине,
что сам еще подростком принимал участие  в  партизанских  делах,  что  его
друзья-школьники расстреляны  немцами  в  сорок  втором  и  что  хлопотами
Миклашевича в их честь поставлен небольшой  памятник  в  Сельце.  Но  вот,
оказывается, было у него и еще какое-то дело, в котором он рассчитывал  на
меня. Что ж, я был готов. Я обещал приехать, поговорить и  по  возможности
разобраться, если дело действительно запутанное, - в то  время  я  еще  не
потерял охоту к разного рода запутанным, сложным делам.
   И вот опоздал.



*******************************************************************************************************************
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""





Чехов Антон



Новая дача


                              I



     В трех верстах от деревни Обручановой  строился  громадный  мост.  Из

деревни, стоявшей высоко на крутом берегу, был виден его решётчатый остов,

и в туманную погоду и в  тихие  зимние  дни,  когда  его  тонкие  железные

стропила и все леса кругом были покрыты инеем, он представлял живописную и

даже фантастическую картину. Через  деревню  проезжал  иногда  на  беговых

дрожках или в коляске инженер Кучеров, строитель моста, полный, плечистый,

бородатый мужчина в мягкой, помятой фуражке; иногда в праздники  приходили

босяки, работавшие на мосту; они просили милостыню, смеялись над бабами и,

случалось, уносили что-нибудь. Но это бывало  редко;  обыкновенно  же  дни

проходили тихо и спокойно, как будто постройки не было вовсе, и только  по

вечерам, когда около моста светились костры,  ветер  слабо  доносил  песню

босяков. И днем  иногда  слышался  печальный  металлический  звук:  дон...

дон... дон...

     Как-то к инженеру Кучерову приехала его жена. Ей  понравились  берега

реки и роскошный вид на зеленую долину с деревушками, церквами, стадами, и

она стала просить мужа, чтобы он купил небольшой участок земли и  выстроил

здесь дачу. Муж послушался. Купили двадцать десятин земли,  и  на  высоком

берегу, на полянке, где раньше  бродили  обручановские  коровы,  построили

красивый двухэтажный дом с террасой, с балконами, с башней и со шпилем, на

котором по воскресеньям взвивался флаг, —  построили  в  какие-нибудь  три

месяца и потом всю зиму сажали большие деревья, и, когда наступила весна и

всё зазеленело кругом, в новой усадьбе были уже  аллеи,  садовник  и  двое

рабочих в белых фартуках копались около дома, бил фонтанчик, и  зеркальный

шар горел так ярко, что было больно смотреть. И уже было название  у  этой

усадьбы: Новая дача.

     В ясное, теплое утро, в конце мая, в Обручаново  к  здешнему  кузнецу

Родиону Петрову привели перековывать двух  лошадей.  Это  из  Новой  дачи.

Лошади были белые, как снег, стройные, сытые и поразительно  похожие  одна

на другую.

     — Чистые лебеди! — проговорил Родион, глядя на них с благоговением.

     Его жена Степанида, дети и внуки вышли на  улицу,  чтобы  посмотреть.

Мало-помалу собралась толпа. Подошли Лычковы, отец и сын, оба безбородые с

рождения, с опухшими лицами и без шапок. Подошел и  Козов,  высокий  худой

старик с длинной, узкой бородой,  с  палкой  крючком;  он  всё  подмигивал

своими хитрыми глазами и насмешливо улыбался, как будто знал что-то.

     — Только что белые, а что в них? — сказал он. — Поставь моих на овес,

такие же будут гладкие. В соху бы их да кнутом...

     Кучер только посмотрел на него с презрением, но не сказал ни слова. И

пока  потом  в  кузнице  разводили  огонь,  кучер  рассказывал,  покуривая

папиросы. Мужики  узнали  от  него  много  подробностей:  господа  у  него

богатые; барыня Елена Ивановна раньше, до замужества, жила в Москве бедно,

в гувернантках; она добрая, жалостливая и любит помогать бедным.  В  новом

имении, рассказывал он, не будут ни пахать, ни сеять, а будут только  жить

в свое удовольствие, жить только для того, чтобы дышать  чистым  воздухом.

Когда он кончил и повел лошадей назад, за ним шла толпа  мальчишек,  лаяли

собаки, и Козов, глядя вслед, насмешливо подмигивал.

     — То-оже помещики! — говорил он. — Дом построили, лошадей  завели,  а

самим небось есть нечего. То-оже помещики!

     Козов как-то сразу возненавидел и новую усадьбу, и белых  лошадей,  и

сытого красивого кучера. Это был человек одинокий, вдовец; жил  он  скучно

(работать ему мешала какая-то болезнь, которую он называл  то  грызью,  то

глистами), деньги на пропитание получал от сына, служившего в  Харькове  в

кондитерской, и с раннего утра до вечера праздно бродил по берегу  или  по

деревне, и если видел, например, что мужик везет бревно или удит рыбу,  то

говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое» или: «В такую погоду не будет

клевать». В засуху он говорил, что дождей не будет  до  самых  морозов,  а

когда шли дожди, то говорил, что теперь всё погниет в поле, всё пропало. И

при этом всё подмигивал, как будто знал что-то.

     В  усадьбе  по  вечерам  жгли  бенгальские  огни  и  ракеты,  и  мимо

Обручанова проходила на парусах лодка с красными фонариками. Однажды утром

приехала на деревню жена инженера Елена Ивановна  с  маленькой  дочерью  в

коляске с желтыми колесами, на паре темно-гнедых пони; обе, мать  и  дочь,

были в соломенных шляпах с широкими полями, пригнутыми к ушам.

     Это было как раз в навозницу, и кузнец Родион, высокий, тощий старик,

без шапки, босой,  с  вилами  через  плечо,  стоял  около  своей  грязной,

безобразной телеги и, оторопев, смотрел на пони, и видно было по его лицу,

что он раньше никогда не видел таких маленьких лошадей.

     — Кучериха  приехала! —  слышался  кругом  шёпот. —  Гляди,  Кучериха

приехала!

     Елена Ивановна посматривала на избы, как бы выбирая, потом остановила

лошадей около самой бедной избы, где в окнах было столько детских  голов —

белокурых,  темных,  рыжих.  Степанида,  жена  Родиона,  полная   старуха,

выбежала из избы, платок у нее сполз  с  седой  головы,  она  смотрела  на

коляску против солнца, и лицо у нее улыбалось и морщилось, точно она  была

слепая.

     — Это твоим детям, — сказала Елена Ивановна и подала ей три рубля.

     Степанида  вдруг  заплакала  и  поклонилась  в  землю;  Родион   тоже

повалился, показывая свою широкую коричневую лысину, и при  этом  едва  не

зацепил вилами свою жену за бок. Елена  Ивановна  сконфузилась  и  поехала

назад.





                                    II



     Лычковы, отец и сын, захватили у себя на лугу двух  рабочих  лошадей,

одного пони и мордатого альгауского бычка  и  вместе  с  рыжим  Володькой,

сыном кузнеца Родиона,  пригнали  в  деревню.  Позвали  старосту,  набрали

понятых и пошли смотреть на потраву.

     — Ладно, пускай! —  говорил  Козов,  подмигивая. —  Пуска-ай!  Пускай

теперь повертятся, инженеры-то. Суда нет,  думаешь?  Ладно!  За  урядником

послать, акт составить!..

     — Акт составить! — повторил Володька.

     — Этого так оставить я не  желаю! —  кричал  Лычков-сын,  кричал  всё

громче и громче, и от этого, казалось, его безбородое лицо  распухало  всё

больше. — Моду какую взяли! Дай им волю, так они  все  луга  потравят!  Не

имеете полного права обижать народ! Крепостных теперь нету!

     — Крепостных теперь нету! — повторил Володька.

     — Жили мы без моста, — проговорил Лычков-отец мрачно, —  не  просили,

зачем нам мост? Не желаем!

     — Братцы, православные! Этого так оставить нельзя!

     — Ладно, пуска-ай! — подмигивал Козов. —  Пускай  теперь  повертятся!

То-оже помещики!

     Повернули назад в деревню, и, пока шли, Лычков-сын всё время бил себя

кулаком по груди и кричал, и Володька тоже кричал, повторяя его слова. А в

деревне между тем около породистого бычка и лошадей собралась целая толпа.

Бычок был сконфужен и глядел исподлобья, но вдруг опустил морду к земле  и

побежал, выбрыкивая задними ногами; Козов  испугался  и  замахал  на  него

палкой, и все захохотали. Потом скотину заперли и стали ждать.

Отредактировано Barnauletz (, 8 лет назад)

11 (8 лет назад)

Re: Хлеб для собаки

Виталий Фиш




Безумно, беспардонно, вероломно...

Безумно, беспардонно, вероломно,
Дрова ломая, пукая, крича,
Разнузданно, по-жлобски и не скромно,
Ругаясь матом смачно сгоряча,
Смывая все преграды и препоны,
Из бочки подливая всем вина,
Нарушив все традиции, каноны,
Ворвалась в жизнь проказница Весна...

********************

Весна, крестьянин торжествуя
(ИЛИ ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ - 2)

Весна, крестьянин торжествуя
И провожая прочь зиму,
Кричит, помахивая х*ем,
И все завидуют ему.

Прекрасен он в своём порыве,
Ты не смотри, что от сохи,
Любим он дома, в коллективе,
Весне, ему - дарю стихи...

12 (8 лет назад)

Re: Хлеб для собаки

..круто, мужики..я вам завидую, ну реально) мне бы на хлеб-молоко заработать, а вам-..не, ну , вы там, трете о душе, о муках...красавцы..

13 (8 лет назад)

Re: Хлеб для собаки

Поддержу.
Потому что искусство поэзии требует слов,
     я -- один из глухих, облысевших, угрюмых послов
     второсортной державы, связавшейся с этой, --
     не желая насиловать собственный мозг,
     сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
        за вечерней газетой.

     Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
     в этих грустных краях, чей эпиграф -- победа зеркал,
     при содействии луж порождает эффект изобилья.
     Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
     Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, --
        это чувство забыл я.

     В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
     стены тюрем, пальто; туалеты невест -- белизны
     новогодней, напитки, секундные стрелки.
     Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
     пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей --
        деревянные грелки.

     Этот край недвижим. Представляя объем валовой
     чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
     вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
     Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
     Даже стулья плетеные держатся здесь
        на болтах и на гайках.

     Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
     немота вынуждает нас как бы к созданью своих
     этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
     Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
     свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
        Кочет внемлет курантам.

     Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
     к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
     видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
     И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
     но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут --
        тут конец перспективы.

     То ли карту Европы украли агенты властей,
     то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
     чересчур далека. То ли некая добрая фея
     надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
     Сам себе наливаю кагор -- не кричать же слугу --
        да чешу котофея...

     То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
     то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
     Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
     паровоз с кораблем -- все равно не сгоришь от стыда:
     как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
        колесо паровоза.

     Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
     Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
     обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
     как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
     но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
        продырявленным вправе.

     Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
     времена, неспособные в общей своей слепоте
     отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
     Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
     Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
        чтоб спросить с тебя, Рюрик.

     Зоркость этих времен -- это зоркость к вещам тупика.
     Не по древу умом растекаться пристало пока,
     но плевком по стене. И не князя будить -- динозавра.
     Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
     Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
        да зеленого лавра.

slightly_smiling_face

14 (7 лет 10 месяцев назад)

Re: Хлеб для собаки

Андрей Платонов


Юшка


Давно, в старинное время, жил у нас на улице старый на вид человек. Он работал в кузнице при большой московской дороге; он работал подручным помощником у главного кузнеца, потому что он плохо видел глазами и в руках у него мало было силы. Он носил в кузницу воду, песок и уголь, раздувал мехом горн, держал клещами горячее железо на наковальне, когда главный кузнец отковывал его, вводил лошадь в станок, чтобы ковать ее, и делал всякую другую работу, которую нужно было делать. Звали его Ефимом, но все люди называли его Юшкой. Он был мал ростом и худ; на сморщенном лице его, вместо усов и бороды, росли по отдельности редкие седые волосы; глаза же у него были белые, как у слепца, и в них всегда стояла влага, как неостывающие слезы.
Юшка жил на квартире у хозяина кузницы, на кухне. Утром он шел в кузницу, а вечером шел обратно на ночлег. Хозяин кормил его за работу хлебом, щами и кашей, а чай, сахар и одежда у Юшки были свои; он их должен покупать за свое жалованье — семь рублей и шестьдесят копеек в месяц. Но Юшка чаю не пил и сахару не покупал, он пил воду, а одежду носил долгие годы одну и ту же без смены: летом он ходил в штанах и в блузе, черных и закопченных от работы, прожженных искрами насквозь, так что в нескольких местах видно было его белое тело, и босой, зимою же он надевал поверх блузы еще полушубок, доставшийся ему от умершего отца, а ноги обувал в валенки, которые он подшивал с осени, и носил всякую зиму всю жизнь одну и ту же пару.
Когда Юшка рано утром шел по улице в кузницу, то старики и старухи подымались и говорили, что вон Юшка уж работать пошел, пора вставать, и будили молодых. А вечером, когда Юшка проходил на ночлег, то люди говорили, что пора ужинать и спать ложиться — вон и Юшка уж спать пошел.
А малые дети и даже те, которые стали подростками, они, увидя тихо бредущего старого Юшку, переставали играть на улице, бежали за Юшкой и кричали:
— Вон Юшка идет! Вон Юшка!
Дети поднимали с земли сухие ветки, камешки, сор горстями и бросали в Юшку.
— Юшка! — кричали дети. — Ты правда Юшка?
Старик ничего не отвечал детям и не обижался на них; он шел так же тихо, как прежде, и не закрывал своего лица, в которое попадали камешки и земляной сор.
Дети удивлялись Юшке, что он живой, а сам не серчает на них. И они снова окликали старика:
— Юшка, ты правда или нет?
Затем дети снова бросали в него предметы с земли, подбегали к нему, трогали его и толкали, не понимай, почему он не поругает их, не возьмет хворостину и не погонится за ними, как все большие люди делают. Дети не знали другого такого человека, и они думали — вправду ли Юшка живой? Потрогав Юшку руками или ударив его, они видели, что он твердый и живой.


***************************************************************************************************

Владимир  Маяковский



ПОСЛУШАЙТЕ!


Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?

И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к Б-гу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,

но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

1914


********************************************************************************

    Антон Чехов

Письмо к ученому соседу


---------------------------------------------------------------
     OCR by Sergius Olor
---------------------------------------------------------------


     Село Блины-Съедены

     Дорогой Соседушка.
     Максим...  (забыл  как по  батюшке, извените великодушно!)  Извените  и
простите меня  старого  старикашку и нелепую душу  человеческую  за то,  что
осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом. Вот уж целый год
прошел как Вы изволили поселиться  в нашей части света  по соседству со мной
мелким человечиком, а я все еще  не знаю Вас, а Вы меня  стрекозу  жалкую не
знаете.  Позвольте  ж драгоценный соседушка  хотя посредством сих старческих
гиероглифоф  познакомиться  с  Вами,  пожать  мысленно Вашу  ученую  руку  и
поздравить Вас с  приездом  из Санкт-Петербурга в  наш недостойный  материк,
населенный мужиками и крестьянским народом т. е. плебейским элементом. Давно
искал я случая познакомиться с  Вами, жаждал,  потому что наука в  некотором
роде мать наша родная, все  одно  как и  цивилизацыя  и потому что  сердечно
уважаю  тех  людей,  знаменитое  имя  и  звание  которых увенчанное  ореолом
популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит
как гром и  молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого
т.   е.  подлунного.  Я  пламенно  люблю  астрономов,  поэтов,  метафизиков,
приват-доцентов,  химиков  и  других  жрецов   науки,  к   которым  Вы  себя
причисляете чрез свои умные факты и отрасли наук,  т.  е. продукты  и плоды.
Говорят,  что вы  много  книг  напечатали во  время  умственного  сидения  с
трубами,  градусниками и  кучей  заграничных  книг с  заманчивыми рисунками.
Недавно  заезжал в мои жалкие владения,  в мои  руины  и развалины сосед мой
Герасимов  и со свойственным ему фанатизмом  бранил  и  порицал Ваши мысли и
идеи касательно человеческого происхождения и других явлений мира видимого и
восставал  и  горячился  против   Вашей  умственной  сферы  и  мыслительного
горизонта  покрытого светилами  и аэроглитами. Я  не  согласен с Герасимовым
касательно  Ваших  умственных  идей, потому что живу  и питаюсь одной только
наукой, которую провидение дало роду человеческому для вырытия  из недр мира
видимого  и невидимого  драгоценных  металов,  металоидов и  бриллиантов, но
все-таки простите меня, батюшка,  насекомого  еле видимого,  если я осмелюсь
опровергнуть по-стариковски некоторые Ваши идеи касательно естества природы.
Герасимов сообщил мне, что  будто Вы  сочинили сочинение в котором  изволили
изложить  не  весьма  существенные  идеи  на щот  людей  и  их  первородного
состояния и допотопного бытия. Вы изволили сочинить что человек произошел от
обезьянских племен мартышек орангуташек и т. п. Простите меня старичка, но я
с  Вами касательно  этого  важного  пункта не согласен и  могу  Вам  запятую
поставить. Ибо,  если  бы человек,  властитель мира, умнейшее из дыхательных
существ, происходил от  глупой и невежественной  обезьяны  то у  него был бы
хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили
бы по городам  Цыганы на  показ и мы платили бы деньги за показ друг  друга,
танцуя по приказу Цыгана или  сидя  за решеткой в зверинце. Разве мы покрыты
кругом шерстью? Разве мы не носим одеяний, коих  лишены обезьяны?  Разве  мы
любили бы и  не презирали бы женщину, если бы  от нее хоть немножко пахло бы
обезьяной, которую мы каждый  вторник видим  у Предводителя Дворянства? Если
бы наши  прародители  происходили от  обезьян, то  их  не похоронили  бы  на
христианском  кладбище; мой прапрадед например Амвросий, живший во время оно
в  царстве  Польском  был  погребен  не  как  обезьяна,  а  рядом  с  абатом
католическим  Иоакимом  Шостаком,  записки  коего  об  умеренном  климате  и
неумеренном  употреблении горячих напитков хранятся еще доселе у брата моего
Ивана (Маиора). Абат значит католический поп. Извените меня неука за то, что
мешаюсь в Ваши ученые дела  и толкую по-своему по старчески и навязываю  вам
свои   дикообразные  и  какие-то  аляповатые   идеи,  которые  у   ученых  и
цивилизованных  людей  скорей помещаются  в  животе чем  в  голове. Не  могу
умолчать и не  терплю когда ученые  неправильно мыслят в уме своем и не могу
не возразить Вам. Герасимов сообщил  мне, что вы неправильно мыслите об луне
т. е. об месяце, который заменяет нам солнце  в часы мрака и темноты,  когда
люди спят, а Вы проводите электричество с места на  место и фантазируете. Не
смейтесь над стариком за то что так глупо пишу. Вы пишите, что на луне т. е.
на  месяце  живут  и  обитают  люди и племена. Этого не может быть  никогда,
потому что если бы люди жили  на луне  то  заслоняли бы для нас магический и
волшебный  свет ее  своими домами и  тучными пастбищами. Без дождика люди не
могут жить, а дождь идет вниз  на землю, а  не вверх на луну.  Люди живя  на
луне падали бы вниз на землю, а этого не  бывает. Нечистоты и помои сыпались
бы на наш  материк с населенной луны. Могут ли люди  жить на луне,  если она
существует  только  ночью,.  а  днем  исчезает?  И  правительства  не  могут
дозволить  жить на  луне, потому что на ней по причине далекого расстояния и
недосягаемости ее можно укрываться от повинностей очень  легко.  Вы немножко
ошиблись. Вы сочинили и напечатали в  своем умном соченении, как сказал  мне
Герасимов, что будто  бы на самом величайшем светиле, на солнце, есть черные
пятнушки. Этого не может быть,  потому что этого не может  быть никогда. Как
Вы могли видеть на  солнце пятны,  если  на солнце  нельзя  глядеть простыми
человеческими  глазами,  и  для  чего  на нем пятны,  если и  без них  можно
обойтиться? Из какого мокрого  тела сделаны  эти  самые пятны,  если они  не
сгорают? Может быть, по-вашему и рыбы живут на солнце? Извените меня дурмана
ядовитого, что  так глупо  съострил! Ужасно я предан науке! Рубль сей  парус
девятнадцатого столетия для  меня не имеет никакой цены, наука его затемнила
у  моих  глаз своими дальнейшими  крылами. Всякое  открытие терзает меня как
гвоздик  в спине. Хотя я  невежда и  старосветский помещик,  а все  же  таки
негодник  старый занимаюсь наукой и  открытиями, которые собственными руками
произвожу  и  наполняю свою нелепую головешку,  свой дикий  череп мыслями  и
комплектом  величайших  знаний. Матушка  природа  есть  книга,  которую надо
читать и  видеть. Я много произвел  открытий своим  собственным  умом, таких
открытий, каких еще  ни один реформатор не изобретал. Скажу без хвастовства,
что я не из  последних  касательно  образованности,  добытой мозолями, а  не
богатством  родителей  т. е. отца и матери или опекунов, которые часто губят
детей   своих  посредством  богатства,  роскоши   и  шестиэтажных  жилищ   с
невольниками и электрическими позвонками. Вот что мой грошовый ум  открыл. Я
открыл, что наша  великая огненная лучистая хламида солнце  раз  в год  рано
утром занимательно  и  живописно играет разноцветными  цветами  и производит
своим чудным  мерцанием игривое впечатление.  Другое  открытие. Отчего зимою
день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий,
что подобно всем прочим предметам видимым  и невидимым от холода сжимается и
оттого, что солнце  рано заходит, а ночь от возжения  светильников и фонарей
расширяется, ибо согревается.  Потом  я  открыл еще, что собаки весной траву
кушают подобно овцам и что  кофей для полнокровных  людей вреден, потому что
производит  в голове головокружение, а в глазах мутный  вид и  тому подобное
прочее.  Много я сделал  открытий и кроме этого хотя и не  имею аттестатов и
свидетельств.  Приежжайте  ко   мне  дорогой  соседушко,  ей-богу.   Откроем
что-нибудь вместе, литературой займемся и Вы меня  поганенького  вычислениям
различным поучите.
     Я недавно читал у одного французского ученого, что львиная морда совсем
не  похожа на  человеческий лик,  как  думают  ученыи.  И  насщот  этого  мы
поговорим. Приежжайте, сделайте милость. Приежжайте хоть завтра например. Мы
теперь  постное  едим,  но  для  Вас  будим  готовить  скоромное.  Дочь  моя
Наташенька просила Вас, чтоб  Вы  с собой какие нибудь умные книги привезли.
Она у меня эманципе все у ней дураки только она одна умная. Молодеж теперь я
Вам  скажу, дает себя  знать. Дай им бог! Через неделю  ко мне прибудет брат
мой Иван (Маиор), человек  хороший но между нами сказать, Бурбон  и  наук не
любит. Это письмо должен  Вам доставить мой ключник Трофим  ровно в 8  часов
вечера.  Если  же  привезет  его  пожже,  то  побейте   его  по   щекам,  по
профессорски,  нечего с этим  племенем  церемонится. Если доставит пожже  то
значит в кабак анафема заходил. Обычай ездить к  соседям не нами  выдуман не
нами и окончится, а потому непременно приежжайте с машинками и книгами. Я бы
сам  к Вам поехал, да  конфузлив очень  и смелости не хватает. Извените меня
негодника за беспокойство,
     Остаюсь  уважающий Вас Войска Донского отставной урядник из дворян, ваш
сосед

     Василий Семи-Булатов

Первая публикация: 31 декабря 1880 г.

http://www.lib.ru/LITRA/CHEHOW/r_letter.txt

Отредактировано (, 7 лет 3 месяца назад)

15 (7 лет 3 месяца назад)

Re: Хлеб для собаки

Название темы и правда лучше бы сделать более конкретным. Жаль только, что и это не прибавит ей здесь популярности.