Re: В магазинах втюхивают малосладкий сахар-песок
Рыскал как-то в инете по теме и наткнулся на хороший рассказ.
Колка сахара на двоих
Михаил Петров
— Ну? И чего вы ждете? Каку холеру? — насмешливо говорит Мария, подбочениваясь и наклоняясь над полусонными сыновьями, видя, что к завтраку те даже не притронулись.
Завтрак, конечно, одно название: по яйцу, молоко да хлеб. Каши сварить опять не успела: коровы, куры, огород, работа. Но у других, Мария не слепая, и того не бывает.
— Вы будете есть?!.. Давайте ешьте и в школу!..
Сопят, выжидают сладенького, сама приучила. Знают: лежит в комоде, под ключом, белый холщевый мешочек. А в нем крепкий, как камень, ослепительно белый кусковой сахар-рафинад. Одно расстройство этот сахар. Уставились на клеенку, и сидят. На клеенке кубики нарисованы, рассматривают. Федьке кажется, что кубики вверх дном перевернуты, Андрею, что кубики дном вовнутрь. Спорили и дрались даже, но каждый видит своё. Пялятся на кубики, зажмуривая то один глаз, то другой. Им кажется, что бокалы на столе начинают двигаться как живые.
— Это чё опять заморгали, как дурачки? Ешьте, сказала, ничего больше не будет.
Живет Мария одна, сыновья у нее от разных мужей. Федька вылитый бабка Горпина, худой, черный, горластый. Андрей от немца. Как все рыжие, особенный: левша и молчун, всегда готов дать сдачи. Так уж получилось: любила одного, а первенца, Андрея, рожала от другого. Ее жениха, Петра, из действительной забрали на Финскую. И не черкнул ни ей, ни матери об этом. Никому ни письма, ни весточки. А тут стал Марию обхаживать Фриц Кригер, шофер с немецкого края. Давно ее любит, будто бы. Возил в кабинке в клуб к немцам на танцы. Там гопса-польку отплясывали под аккордеон, аж пол стонал. Подружки предупреждали: держись до осени, может, еще Петро придет. Да дело молодое, горячее, весна торопила, акация цвела. И не устояла крепость, уломал Фриц. А осенью, даже не расписались еще, вернулся жених. Как в воду глядели подруги. Оказалось, после ранения три месяца лежал без сознания, потом лечился полгода. А Мария уже от Фрица беременна. У немцев здесь это первое дело: обрюхатить девку до свадьбы. И не знала Мария: то ли плакать, то ли смеяться?..
Фриц как раз в отъезде был, в урман ездил, иначе быть бы драке или скандалу. А так обошлось тем, что Петро, расспросив обо всем Марию, выбросил шмотки Фрица на улицу, дверь на засов. И что в глубине души больше всего Марию задело, так это то, что честный немец, приехав к вечеру домой, даже не возразил Петру. Собрал вещи и назад, к матери. Мария пометалась душой, как птица в клетке, но ведь сердцу не прикажешь, любила Петра. Абборты тогда не разрешались, Петро поклялся дитя усыновить, Марию словом не попрекнуть. Утром повел брюхатую в сельсовет. С Фрицем она без росписи жила. Петро сына записал на свою фамилию, Андреем назвал, хотя и тут не обошлось без смуты, ведь Фриц хотел назвать первенца Генрихом. Петро сказанул, как отрезал:
— Где ты бачила, шоб хохол був Хенрихом?
Еще кормила первенца грудью, как забеременела и от Петра. Радоваться бы: муж словом не упрекнул за прошлое, на руках ее можно сказать носил. Жить бы да жить, да началась война. Обоих тем же летом забрали — и с концами. Фриц в трудармии погиб, Петро под Ржевом. Вот и растит двух сыновей от разных мужей в саманной хатке под соломенной теплой крышей. Начал хатку Фриц, а достроил Петро перед самой войной: с новоселья ушел на призывной пункт.
Братья привязаны друг к другу. Переступив порог, каждый первым делом выкрикнет:
— Мам, а Андрюха дома? А Федька дома?
Но вместе мир их не берет. Недаром говорят: вместе тесно, а врозь скучно. Только Марии винит в этом бабок, кажется ей, они внуков друг на дружку настраивают. Пойдут в гости: Андрей к Хильде, Федька к Горпине, а там старые счеты, свои обиды. Бабка Хильда всегда вся в черном, как в трауре. На дворе ни соринки, в доме ни пылинки, обязательно, с обидой вспомнит своего Фридриха, шепнет внуку, что отец хотел назвать его Генрихом, что не Петрович он, а Фридрихович. И не Петро бы, мол, да не Федька, жила бы сейчас Мария с ним в ее доме, работала бы она телятницей, растили бы они вместе Хайнриха, как втайне от матери звала она Андрея. А то ведь и неизвестно, кого она вырастит одна, без мужа. В хате даже полов нет. Немец давно полы настелил бы, досок достал. Украл бы, но настелил. На то и немец. Недаром говорят: «Работает как немец…» Хильда красит и мажет стены немецкого дома кистью и особой деревянной гладилкой, дом у нее под железной крышей, посреди комнаты стоит аккуратная прялка, сделанная Фрицем, на которой она прядет шерсть. Потом красит пряжу в разные цвета. Рукавицы и носки внуку вяжет пестрые, в разный рисунок, Федька дразнит: «Девчачьи!», у него варежки одноцветные, серые.
У Горпины своё. Черная, худая, длинная и кривоногая, как ухват, обрадуется внуку, огладит своими костлявыми руками и, будто бы между прочим, спросит: «Не займает тебя той фриц?» «Нет, бабушка!», ответит Федька, но пожалуется, что Андрей опять двойку получил. Насыплет бабка Горпина внуку полные карманы семечек, гороху или сушеного буряка, варенцом угостит да и нечаянно шепнет на прощание: «Фрицу тому не давай, зъишь сам…» Руки у Горпины цепкие, бесстрашные. Без раздумья ныряют они в черное ведро с помоями, разыскивают там на ощупь вареные картофелины, сжимая в ладонях мнут их, чтоб корова не подавилась, вытащив руку, с удовольствием показывают как между узловатыми пальцами выдавливается размокший хлебный мякиш . Они разминают коровий и конский кизяк, смешивают с белой глиной, а потом с любовью обмазывают ей хату, грубку, глиняный пол, подоткнув подол и забравшись на крышу, оглаживают крышу, где к середине лета вырастает гриб печерица, шампиньон по научному, за которым она пошлет Федьку с ведром, чтоб набрал на жарёху.
Мария уже и упрашивала старух прижать языки, и ребятам запрещала в гости ходить, не помогло. Кровь есть кровь …
Беда с малыми: уставились на клеенку, будто ее не слышат. Клеенка посередке прорезана ножом, разошлась широкой щелью. Загляделись теперь на муху в черной, засаленной прорези. Вот почесала лапками голову, на голове бровки бурячного цвета, пузо противное, серое, жирное, как у опарыша. Опарыш и есть, только с головой, лапками и крыльями. Подбежала к кучке из крупинок соли и сахара, мелких крошек, стала копаться в ней лапками, рыться хоботком. Тоже ищет сахарные. Вот нашла, схватила передними лапками, сует в рот, хоботком подталкивает. Крупинка не лезет в рот, выпала на стол, муха за другую. Эта влезла. Андрей подумал прихлопнуть ее, как она тут же взлетела. Умные. Если смотришь просто так, муха сидит, а если захочешь убить, сразу улетает. Откуда знает, что ты думаешь? Откуда?...
Мария не раз заметывала прорезанную щель нитками, никакого проку, края лохматятся, дальше рвутся.
— Вы будете есть, или вам деньгами отдать? — начинает сдаваться Мария.
— Ма-а-а!.. — тихонечко, ягненком заблеял младший. — Ма-а-а… Ма-а-а!..
Этот хитрый, в отца, умеет к матери подъехать, ее без слов чует.
— Чего тебе? — на лице Марии смятение.
— Ма-а-а!.. Дай… Да-ай… Дай беленького такого!..
— Какого еще такого беленького? Говори, не выдуривай…
— Беленького такого, забыл, как называется. Ма-а-а!.. Ну, дай!.. Ну, вспо-о-мни!..
Мать ставит перед Федькой солонку с солью.
— Этого, что ли? Вот тебе и беленькое…
— Не-е-ет! Бе-еленького сладенького! Ну, м-а-а!.. По маленькому кусочку… Бе-е!..
Андрей тоже начинает подблеивать: «А-а-а… А-а-а… Бе-е!.. Бе-е!.. »
— Вот пока не вспомните, ничего не дам!
— Ну, ма-ам! Он забы-ыл! Он, правда, забы-ыл.
— А ты? Ты что, тоже забыл?..
— И я забы-ы-ыл!
— Ну, раз оба забыли, пошли в школу, мне на работу пора!
— Нет, нет, нет, мамочка! Я вспомнил! На «са» начинается. Са-а-а!..
— Сало? Или сани? Может вам сажи из печки достать?
— Да нет, ма-а-ам. Из комода беленькое. Дай! Ну, пожалуйста, мам, — запросил и Андрей, вытянув губы обезьянкой. — М-а-а-ам, ну, по столичку… Са-ха-ру!..
— Так бы и сказали! Вы же знаете, сахару три кусочка осталось. Придут гости с чаем нечего на стол поставить!
Сахар в доме редкое лакомство. Хорошо хоть теперь в магазине появился, да денег дома не водится. Как-никак растит двоих одна.
Мария сдается, уходит в комнату. У братьев ушки на макушке, каждый шорох из комнаты ловят. Вот подошла к комоду, вот шараборится ключом в замке, вот чем-то брякает, похоже, мешочек выложила. Синие глаза Федьки наливаются радостью, он победно барабанит по груди ладонями, корчит Андрею рожицы в знак победы, считая, что сахар выпросил он. Но ящик вновь задвигается, щелкает замок, а когда берет сахар, ящик оставляет открытым. Федька получает от Андрея щелбан за ложную радость. Томительные секунды ожидания. Мать снова шелестит бумажками и наконец-то открывает нужный ящик, вынимает заветный мешочек! Точно!
— А ну, умри, зассыха!! — замахивается Федька на Андрея. За дурной намек Андрей ответил бы в другой раз затрещиной, но сейчас не тот момент, чтобы качать права.
Мария запрещает обзываться, братья дразнятся исподтишка: фриц! хохол! Адольф! Бандера! Федька хитрее Андрея, научился дразниться беззвучно, шевеля губами, как немой: «Немец-перец, колбаса, жарена капуста, съел он кошку без хвоста и сказал нам: «Вкусно!» Мария не раз ловила Федьку за ухо: «Разве можно так? Он же брат!» А Федька: «Да, а чё он меня бандеровцем дражнит!» Словом, беда с ними!..
Андрей с одушевлением нахлопал ладошками по груди «Хлеб, пшеница, соль, мука», и в момент, когда Федька утратил бдительность, ухватил его пальцами за нос, сделал дулю. У Федьки брызнули слезы, в другой раз он и завопил бы, да ответственность момента заставляет терпеть. Возня за столом не раз оставляла без сахару.
Воображение рисует заманчивые картины. Вот ее левая рука берет крепкий, в сахарной пудре кусок, правая — щипчики, чтобы откусывать тоненькие пластинки, похожие на леденцы Работа нелегкая. Куски большие, а клюв у щипчиков маленький. Долго ищет место, куда вцепиться. «Крр-рах, крр-ррых!..» Если вцепиться не удается, кусок сахара отправляется в мешок долеживать, ищется более уступчивый. Но и новый бывает не по зубам: соскальзывает, оставляя на синеватой поверхности жалкие белые царапины. Братья тогда тревожатся: не рассердилась бы, ведь и ей пора на работу.
Если кусок совсем уж не давался, мать брала нож и пробовала расколоть неуступчивый кусок ножом, а уже потом мельчила щипчиками. Процедура опасная! Видя в руке ее острое лезвие, братья замирали. Другой рукой зажимался кусок сахару, а правая уже примеривалась к куску, намечая место удара. Потом рука с ножом резко взлетала над головой и мать, как саблей, рубила кусок стальной ручкой, стараясь попасть точно в место, к которому примерялась. «Кр-рах!..»
Чаще всего с первого раза промахивалась. Рубила еще раз. И еще!
«Кр-рах!.. Кр-рах!..» Или отсекала кусочек. Отколок летел на стол, и, везло, если на пол. Братья дружно ныряли под стол, если отколок оказывался совсем маленьким, он мог стать наградой за расторопность. Если же отлетал большой, под стол свешивалась и голова матери. Большой кусок возвращался на стол. Мать обдувала его и продолжала мельчить.
Но иногда стальная рукоятка попадала по руке. На пальцах, ладони тогда вспухала красная с синевой полоса. Лицо матери искажалось, приходилось откладывать сахар и нож, трясти кистью руки, будто играть на балалайке, дуть на ушиб, даже мочить руку под умывальником. Братья замирали от жалости и вины перед ней, свирепо пожирали друг друга глазами, каждый обвиняя другого в беде, ждали, как боль стихнет, и процедура продолжится.
Попадались куски настолько крепкие, что и белым днем из-под ручки ножа прыскали во все стороны красно-синие искры, а если дело шло к сумеркам, весь кусок, а с ним и материна ладонь, озарялись матово-синим сиянием. По каменной грани сахарного куска под щипчиками, светясь как в грозу, пробегала вдруг огнистая линия. Братья считали это чудом, встречали его восторженными криками: «Во! Огонь!.. Электричество!..».
Если крепкий кусок не давался и ножу, мать просила Федьку достать молоток. Молоток хранился с его стороны за табуреткой. Дело принимало совсем серьезный оборот. Лицо матери замыкалось, губы сжимались. Укутав молоток полотенцем, она расстилала мешочек на столе, клала на него обреченный кусок и ставила нож точно посередине. Затем, прицелившись, велела им отвернуться. Раньше позволяла смотреть. Однажды мелкая сахарная крошка отлетела Андрею в глаз. Большой беды не случилось, но глаз покраснел, и заслезился. Теперь мать не замахивалась, пока они не отвернутся или не зажмурятся. Расколоть кусок с одного раза ей удавалось редко, чаще била два, три, четыре раза, прежде чем раздавался характерный звук и кусок разлетался на два. С каждым новым ударом они все ниже нагибали голову, все сильнее жмурились. Когда же кусок разлетался, оба торопились поскорее открыть глаза, увидеть, что получилось.
Сахарные крошки улетали в неизвестном направлении. Найти их даже все излазившим братьям бывало не под силу. Однажды большой кусок залетел под умывальник, другой раз на шесток, его нашли зимой обгоревшим и оплавленным как метеорит. Думали, что это кусок глины. Улетали и на печь, и под мамину кровать, попадали в чугунок с картошкой, но чаще в неизвестность. Находили иногда перед Пасхой во время большой уборки уже грязными и несъедобными.
Мать выходит с мешочком, подозрительно всматриваясь в лица сыновей:
— Э, друзья, а куда щипчики подевались?
У братьев в глазах испуг. Яростно вперились друг в друга, не знают, что и сказать.
— Откуда мы знаем, мам? — говорит Федька, не выдержав долгой паузы.
— За сахаром лазили? Сознавайтесь!
Сахар под замком, ключ у нее. Щипчики где-то там, в мешке, или в другом месте, куда она сама же их и положила. Ни разу они не лазили! Ни разочка! Придирается!
— Да вон они, мам! — заглянув в мешочек, выкрикивает Андрей.
— А, черт! Смотрю на щипцы и не вижу! — сокрушается Мария.
Кусок разделился на два легко. Мать принимается мельчить его, складывая в две кучки. Братья ревниво сравнивают, кому сколько?. Мария приучила, чтобы все поровну. Если найдет, что чья-то кучка на чуточку больше или меньше, отколет довесок и положит на меньшую кучку. Братья пользуются ее слабиной, блажат:
— А, а-а! А Федьке больше!..
Мария откусывает кусочек, кладет Андрею. Теперь недоволен Федька:
— А чё это? А почему Андрею больше? Я что, рыжий, что ли?!
И опять Мария добавляет тому, у кого меньше. И так, пока не доймут:
— Ах, вы ненасытные! Не хватало мне еще весы купить аптечные, сахар вам вешать... Я вам покажу, у кого больше, а у кого меньше. Хватит мне лапшу на уши вешать! Сейчас все сгребу и обратно в мешок, без сахару останетесь. Базар мне устроили!
Ссора мгновенно прекращается.
— Смотрите у меня: хохлы, немцы, фашисты, бандеровцы, черти полосаты! Я вас быстро на русских переделаю! Чтобы этой ерунды от вас не слышала. Отпущу я вас еще раз к вашим бабкам! Давайте-ка живо в школу! Мне на работу пора!
Улыбаясь широкой улыбкой, за которой видны белые крепкие, здоровые зубы, она выпроваживает сыновей за калитку, долго смотрит им в спины. Весна. Цветет акация.
— Ну-ка, Андрей, возьми-ка братика за руку. Вот так, вот молодцы! — и она подмигивала кому-то невидимому. Кому, не знала. А про себя думала: «Ну, вылитые отцы!...»
* * *
Когда в конце 1980-х годов всё сошло с круга, престарелая бабушка Хильда Кригер, собиравшаяся уже и умирать, вроде как ожила и даже помолодела. По воскресным дням, одевши черную юбку и черный траурный жакет, в котором ходила в баптистскую молельную, она стала ходить к внуку Андрею. Жил Андрей на русском конце Цветнополья в собственном шлакоблочном доме с женой и двумя детьми, работал бригадиром тракторной бригады. Как раз началось робкое переселение российских немцев в Германию, вот баба Хильда и взялась обрабатывать внука, склонять его к переезду на родину. Андрей, смущался этих ее речей, говорил, что ему и здесь живется неплохо, но та стояла на своем, таскала ему в подтверждение своих речей даже какие-то газеты и журналы, где расписывалась, хорошая жизнь в Германии.
— Какой из меня немец! Я и языка не знаю! — смущенно отбивался Андрей.
Но педантичная Хильда добилась, чтобы ее внук написал заявление в суд на установление отцовства Фридрихом. Состоялся суд. Хильда привела свидетелей совместной жизни ее сына Фрица с Марией, да и сама Мария отрицать ничего не стала: что было, то было, во всем призналась…
Андрея после суда как подменили, не только Федька заметил. Он как-то враз погрузнел, полюбил одеваться как немец в черное, купил яловые сапоги, говорить стал степенно, зачастил в молельный дом на собрания: сначала один, а потом и с женой Лидой и детьми.
Федьку эти перемены в нем из себя выводили.
— Ну, что Андрей: «айн, цвай, полицай, драй, фир, бригадир»? — встречал он брата у конторы на планерке или вечером у закусочной одним и тем же вопросом.
Тихий, скромный Андрей смущенно отмалчивался. Но когда ему выдали паспорт на имя Генриха Фридриховича Кригера и он стал по этому имени получать зарплату в совхозной кассе, Федька напился, пришел к матери и кричал на всю хату: «А я говорил, что он фриц. Ты только погляди на него, вылитый фриц и есть!..». Мать на это с улыбкой отвечала: «Он фриц. А ты хохол, а оба вы русские, не ссорьтесь, ребята, вы братья!..»
Хотя мать тоже заметила, что Андрей вместе с новым паспортом изменился, стал совсем похож на отца. Он даже порыжел, лицо его порозовело, все чаще его замечали в кругу немцев, пытаясь не только понять их, но и говорить по-немецки. А Федька злословил, что и по-русски он говорит теперь с немецким акцентом: «Ах, ту-у!.. Ну, я-я!…»
А вскоре Андрей объявил матери, что подал документы на выезд вместе с немецкими семьями в Германию. Для Марии это решение было как снега на голову. А через короткое время, продав дом и взяв свою престарелую бабку Хильду, он уехал «на родину». Потянулись за ним и другие семьи…
Федька провожать брата не поехал. Но долго возмущался: «Гад! Фриц! Родину бросил, мать свою оставил, развалил бригаду, мне в душу наплевал, совхоз предал!.. Недаром я тебя фрицем звал!.. А сколько фрица не корми, он все в свой Wald смотрит!»
На новом месте Андрею помогли построить кирпичный коттедж в двух уровнях где-то в пригороде Бонна, дали на зависть местным немцам хорошую работу в городском хозяйстве. Он купил машину, устроил девочек медсестрами в частную клинику. Звал к себе и мать. Мария съездила в гости, посмотрела. Жизнь там ей понравилась. Но жить той жизнью не захотела. Рассказывала бабам:
— Вот такой пластмассовый тазик вытащат на середку двора, газон у них называется, в нем насосик электрический. Нальют в таз ведерко воды, включат в сеть моторчик, насос одну и ту же воду струйкой гоняет. Фонтан называется. Соберутся всей семьей вокруг этого тазика и радуются. Ни огорода, ни грядки, запрещено почему-то самим выращивать. А по субботам, как на праздник, садятся всей семьей и мусор по разным мешкам сортируют…
Когда кое-кто из русских немцев, не прижившись на новом месте, затосковал по Сибири и вернулся назад, Генрих жестокую тоску по родине выдержал, остался в Германии. Хотя и ему пришлось нелегко. Похоронил бабу Хильду. От тоски заболел тяжелой формой диабета, ехать с такой болезнью в Россию, где не лекарства, а сплошной контрофакт, писал он, все равно, что похоронить себя заживо.
К тому времени цветнопольский совхоз разорился. После отъезда немцев не стало хватать доярок, трактористов, хозяйство покатилось вниз, перестали платить зарплату. А потом всю землю вокруг Цветнополья скупил какой-то москвич и засеял ее соей. Тут уж все покатилось в тартарары. Народ разъехался на заработки в города, даже в Москву: кто в охрану, кто на нефтедобычу. Федька помучился, помучился, подумал, подумал да и рванул в теплые края на Украину. Там, в Виницкой области, на родине отца, купил дом, да и осел. Злые языки говорят, стал бандеровцем, работает вышибалой в немецком блиндаже, переделанном под ресторан под названием «Степан Бандера»…
А Мария доживает одна все в той же хатке, начатой Фрицем, а достроенной Петром. Сама она только саманную крышу в 1963 году на шиферную поменяла, да полы в 1985 году настелила. Ничего живет, пенсию получает регулярно: на продукты и даже на мандарины хватает. Вот только бессонница бьет смертным боем. И давление, давление большое, никак сбить не может.
А в бессонные ночи грезится ей, как сахар сыновьям колет. Все жизнь им хотела подсластить. Делит ровнехонько на двоих. Долго делит и никак разделить не может: то тому меньше, то другому больше…
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ну и народ тоже издевается над слоганом 
"Судя по зарплатам работников сети "Мария-Ра", ее руководство как раз живет по принципу "Плати меньше - живи лучше".
"Плати лучше, живи меньше". "Плати, лучше меньше живи"
"Крупнейшая в мире розничная сеть Walmart (компания Wal-Mart Stores, Inc США) не смогла лишить барнаульскую торговую сеть "Мария-Ра" товарного знака "Плати меньше – живи лучше". Сеть Walmart, работающая под слоганом "Save money. Live better", не смогла убедить Палату по патентным спорам в том, что спорный знак является вариантом перевода слогана заявителя.
Спорный слоган был зарегистрирован на имя торговой сети "Мария-Ра" 26 мая прошлого года (свидетельство №409736) в отношении услуг 35, 39, 43 классов МКТУ. Компания Wal-Mart Stores 16 марта 2011 года подала в Палату по патентным спорам возражение против предоставления правовой охраны этому товарному знаку.
Заявитель ссылался на то, что компания Wal-Mart Stores является правообладателем двух знаков для однородных услуг 35 класса МКТУ, которые включают словосочетание "Save money. Live better". Этот слоган в переводе с английского языка означает "Экономь (береги, копи) деньги". Кроме того, заявитель ссылался на то, что розничная сеть Walmart в настоящее время рассматривает возможности выхода на российский рынок, поэтому использование оспариваемого слогана может ввести потребителя в заблуждение, говорится в материалах Палаты по патентным спорам.
В свою очередь правообладатель не согласился с доводами возражения и заявил о том, что звуковое, графическое отличие товарных знаков обусловлено их исполнением на разных языках. А словосочетание "Save money. Live better" может быть переведено как "Береги деньги. Живи лучше", тогда как оспариваемый товарный знак имеет однозначную смысловую трактовку.
Палата по патентным спорам, изучив представленные материалы, установила, что сравниваемые товарные знаки не сходны в графическом отношении, поскольку при написании их словесных элементов использовались буквы различных алфавитов. Кроме того, в целом семантика сопоставляемых словосочетаний различна, несмотря на некоторое подобие заложенных идей.
В связи с этим Палата по патентным спорам отказала в удовлетворении возражения и оставила в силе правовую охрану спорного товарного знака."
Отредактировано nav73 (, 8 лет 9 месяцев назад)
